один день здесь похож на другой, а другой - на третий, и так - до бесконечности. да и как сказать - день? здесь нет времени. нет ни дня, ни ночи - что-то холодное, пустое, мутное, тянущееся, как рваные клочья белесого тумана. он тонет, теряется - боится снова все забыть, снова остаться без памяти и имени. он прячет обретенное так глубоко внутри, что порой ему кажется - это теряет всякий смысл. память - не нужна здесь. тем, у кого ее нет, проще. они ходят, говорят, поднимают оружие - точно так же бессмысленно, как и он, только воспоминания не мучают их. только… только. порой он страшно, невыносимо (малодушно) хочет - забыть.

забыть - нельзя.

он вспоминает что-то одно, а оно тянет за собой - другое. в памяти всплывают лица и имена, и это так больно, будто бы они все - все они - умирают снова, и он - снова - ничего не может с этим сделать. умирают - или уходят, исчезают, остаются где-то далеко - неважно, потому что все они - они все - обращаются черными тенями, что следуют за ним, клубятся у ног, обнимают за плечи, что-то шепчут еле слышными голосами. 

“если это и есть память, я не хочу помнить,” думает он.

память его не спрашивает.

перекованный клинок, истекающий проклятым зеленым светом, поет в его руке. поет - и говорит. меч больше не пытается выпить все силы из того, кто держит его, ему достаточно - иного. страха в светящихся голубым огнем глазах - мертвого, сухого вскрика - пробитой насквозь груди - поединков, становящихся вовсе не тренировочными. “заново поднимут”, говорит он, возвращая поющий клинок - Байфрост - в ножны за спиной, и уходит, не оборачиваясь.

но порой напротив него встает его смерть. и тогда даже Байфрост замолкает. ему кажется, что вокруг повисает такая звенящая тишина, что в ней тонут все звуки. и все становится - иначе. даже память - кажется - обретает смысл. жаль, что то бывает редко. гораздо чаще его смерть говорит с ним - но он не разбирает слов. смерть не должна разговаривать. его смерть вернула ему память - не достаточно ли этого?

достаточно.

обледеневшие ступени ложатся ему под ноги. он поднимается выше и выше - а тени, шелестя, ползут за ним. он идет, не думая, не понимая, куда - и останавливается только тогда, когда в полушаге дышит холодом обрыв. он смотрит вниз - там, внизу, колышется белая муть, в ней проступают смутные очертания, над ней кружатся горгульи. неповоротливые, медленные, плохо соображающие. он не отводит взгляда - он чувствует ветер, сильный ветер. ветер поет. в его голосе слышится что-то знакомое. далекое. но - знакомое. будто кто-то зовет его давно смолкшим голосом.

“если я упаду, - думает он, - от этого тела ничего не останется. поднимать заново будет нечего. даже костяного голема не соберешь.”

пустота - в полушаге, нет, уже ближе, не в полушаге, в полунаклоне - притягивает.

“сдаешься?” - спрашивает Байфрост. не смеется, не упрекает, не дразнит - спрашивает.

он качает головой - нет. сам не знает, зачем - разве он уже не сдался? разве - не проиграл? разве?.. и клинок замолкает - кажется, ответ его устраивает.

он вскидывает руки - слишком резко, слишком ломко, слишком некрасиво, наставники бы не одобрили такого издевательства над фигурами танца - и закрывает глаза. мертвое тело сперва замирает, рвано дергается - а потом подчиняется. он поднимается на носки - переносит вес на левую ногу, правую отрывает от пола, оставляя себе лишь одну-единственную опору над пропастью - и поворачивается, кружится - быстро, быстро, неостановимо. он помнит про пустоту рядом (тянет в одну сторону) - и клинок за спиной (тянет в другую). но когда это он не удерживал равновесие? когда никогда.

оказывается, это весело.

он - по-прежнему - не открывает глаз. ему не нужно смотреть - да и на что бы. он откуда-то помнит - нельзя глядеть вниз, высота тянет к себе, и заметить не успеешь, как полетишь вниз и удержаться не сможешь. не то чтоб он сейчас этого боялся.

не то чтоб он сейчас этого не хотел.

ему весело - и легко. он уже успел забыть, как это - когда ничего не боишься, когда ни о чем не думаешь, когда во всем мире не остается никого и ничего: только ты и танец. и пусть то, на что он был способен сейчас, было лишь бледной тенью того, что было прежде - слишком ломко, слишком неповоротливо не-живое тело, слишком тяжело управлять им, слишком тяжело его чувствовать - впрочем, разве они, мертвые рыцари мертвого короля, должны что-то чувствовать? не должны. для боя - и того достаточно. в бою это тело подчиняется ровно настолько, насколько нужно. а больше - тебе не нужно, понимаешь?

не понимаешь.

ветер поет и плачет - здешний ветер не умеет смеяться. ветер воет, захлебываясь и хрипя, ветер треплет волосы, хлещет по лицу колючей холодной ладонью, будто хочет сбить равновесие, увлечь его в дышащую холодом пустоту. лететь вниз - высоко. никто его не удержит, никто не помешает. ник-то. он будет падать долго - а потом… потом не будет ничего. это тело уже не соберут, не сошьют по кусочкам, не вернут в него истерзанную душу. и - будет темнота. и - будет свобода. там, далеко… где - там? а неважно.

ему кажется, что Байфрост за плечом смеется. или его слух попросту обманывает вечная песня ветра? может быть, может быть. он не знает - и не хочет знать. сейчас существует только танец - бесконечный танец на краю бездонной пропасти.

он запрокидывает голову - и смеется сам. ему и впрямь весело. он выгибается, откидываясь назад - над самой пропастью - и выпрямляется, снова вскидывая руки над головой и неуклюже щелкает пальцами, закованными в черную сталь. лязгает железо, ветер над головой уже не воет - визжит, исходит криком.

он снова - смеется. и кружится - медленно, на сей раз медленно. когда-то давно это называлось - называлось - он вспомнит, должен вспомнить - лилия, лилия на длинном стебле качается в прозрачных водах реки, распускает лепестки, лилия, белая лилия. и ему кажется, что промерзшие камни под ногами качаются - тоже.
он открывает глаза - и смотрит в белую пелену.

и - наконец-то, наконец-то, о, солнце, навеки померкшее! - оступается.

потом он подумает - я же знал, что так и будет. потом он подумает - нас никогда не отпустят. потом он подумает - никогда-никогда-никогда. но сейчас на долгий, почти бесконечный, ослепительный миг он чувствует, что свобода - о с в о б о ж д е н и е - близко. вот, маячит за белой пеленой, руки раскинь - и падай ей навстречу. это будет быстро. и он улыбается - так радостно, как может сейчас улыбаться неживыми сухими губами. он всегда знал, что встретит свою вторую смерть - с улыбкой, радуясь ей - не ей - тому, что перехитрил, переиграл, сумел вывернуться, и ищи в ущельях ветра.

не сумел. на самом-то деле - не сумел.

он понимает это еще до того, как видит стремительно мелькнувшую тень, до того, как безжалостная петля стискивает его жгуче-ледяной хваткой, от которой у живого выбило бы последнее дыхание из груди, и возвращает обратно. к бесконечной не-жизни. “ты дурак, - смеется, захлебываясь невидимыми слезами, ветер, - у тебя ничего не выйдет. этому нет конца, нет завершения, нет освобождения.” и он не чувствует боли, как не чувствует и обиды - он не знает, как назвать то, что он ощущает сейчас. пустоту? равнодушие? и снова - пус-то-ту?

и снова - первая смерть смотрит на него в упор, и глаза горят негасимым голубым огнем. у его смерти - крепкая хватка (как и всегда), у его смерти - тяжелая рука (как и всегда). наверное, если б он был живым - ему было бы больно, и саднила бы щека, а если б его смерть ударила сильнее - то сломалась бы шея. наверное. но он - давно? - мертв и потому не чувствует ничего особенного - разве что далекий отголосок, не боль, но память о боли.

его смерть говорит - и он удивленно вскидывает брови. он хочет спросить: “в чем дело?” он хочет спросить: “зачем?” да, самое главное, что он хочет сейчас знать - зачем. но он не уверен, захочет ли смерть его отвечать. захочет ли говорить - или довольно ему того, что никому не ускользнуть из-под воли Его, никому не вырваться из оков самого Короля. может, того его смерть и хотела - не отпустить. навсегда, до самого конца мира оставить его в оковах чужой злобной воли. разве не того и дОлжно желать верному слуге Его, солдату войска Его?

именно того.

сейчас он почти ненавидит этого - смерть свою и брата своего - и Байфрост усмехается за спиной, не иначе как ожидая, что еще немного - и его освободят из плена ножен, и позволят выпить - или хотя бы попытаться выпить - чужую не-жизнь. пропитанный проклятой магией клинок предпочитает не-мертвых живым. наверное, если задуматься - это смешно. он не задумывается.

- отпусти, - говорит он. - немедленно. отпусти.

и сам не знает, что же означает это слово - “оставь меня”, “убери руки” или “не удерживай, дай уйти”. нет, не знает. может быть, и все вместе. может…

его смерть - нет, этот человек, и он впервые за бесконечную не-жизнь думает о нем как о человеке, - злится. нет, это не злость - это нерассуждающая ярость, затмевающая разум. и она плещет огненной волной с такой силой, что кажется - еще немного, и одной ее хватит, чтобы сбить его с ног, отбросить туда, за край площадки, в объятия метели - к свободе. и он понимает это. и еще понимает то, что это - шанс. может быть, его смерть, сама того не желая, и принесет избавление от незримых оков - навсегда. той ярости, которой веет сейчас от смерти его - от брата, от человека - будет достаточно, если направить ее в нужное русло. может быть, все еще получится. может быть, сегодня он все-таки сможет уйти.

и он смеется - колюче и зло, и это больше всего похоже на дребезжание разбитого стекла. впервые за долгое - вечность - время он смеется, глядя прямо в глаза своей смерти. нет, человеку. его зовут Тассариан, вспоминает он. нет, не вспоминает - он помнил это имя всегда. красивое имя. выговорить бы его сейчас - по слогам, растягивая гласные - Тас-са-а-а-ри-ан - так оно будет звучать вернее, правильнее, ярче. никогда раньше он не думал о том - а сейчас думает, сейчас, когда это никому - да и ему самому - не нужно.

он усмехается - криво, так, что лицо застывает перекошенной маской. глина, белая глина, почему-то думает он, щелкни, пойдут трещины, сперва тонкие, а потом все шире и шире, а потом маска разобьется, и не соберешь. ему и впрямь смешно сейчас - только что этот человек вырвал его из холодных тихих объятий Последней смерти, а скоро отправит - в них же. сам захочет. сам. нужно только лишь…

- о, многое, человек, - ему кажется, что по почерневшим губам течет невидимый, но смертельно опасный яд. -  многое. убрать руки. убраться с моей дороги раз и навсегда. чтобы я больше никогда тебя не видел. чтобы ты не путался у меня под ногами. а лучше - сдохнуть Последней Смертью. в последнем могу помочь, если хочешь.

и добавляет, продолжая кривить губы в той же презрительной усмешке:

- понимаешь? или объяснить более простыми словами, че-ло-век?

он оскальзывается на обледеневших плитах, не может удержать равновесие, врезается спиной в стену - наверное, это больно. наверное, это унизительно. наверное… наверное, это хоть что-то должно значить.

ничего из этого он не чувствует.

он думает о том, что между ним и его последней смертью - прямо сейчас - стоит его первая смерть. и чтобы ее обойти - нет, он не знает, что нужно сделать. попытаешься - перехватят, остановят, вернут к ненавистному служению Ему. и то верно - кто же ломает об колено заготовку для клинка? кто позволяет ей сломаться - самой? по крайней мере, пока есть шанс выковать из нее верное оружие.

“каждый из нас - клинок в руке Его.”

“никогда”, думает он, и в этот раз не насмешливый голос звучит в его голове - он сам говорит себе же: “нет. разве можно сопротивляться Его воле?” нет предела Его силе. и если Он отводит взгляд, ослабляет свою цепь - это ненадолго. “этот круг не разорвать,” думает он, и от этих мыслей ему почти больно - настолько, насколько он помнит, что такое боль. боль не тела, нет - души. там, где и болеть уже нечему? там, где сквозь безобразную дыру в груди свищет ледяной ветер?

нет никакой дыры, ее давно - и уродливо - заштопали. но ему все равно порой кажется, что грудь - по-прежнему - пробита насквозь.

он выпрямляется - медленно и тяжело. он смотрит, как человек смеется - и думает: я никогда этого не видел. нет, он помнит, как его смерть зло усмехается, как упрямо сжимает губы, - но не помнит, как… нет, не помнит. это так странно. так дико. так… живо. так - по-настоящему. и так, что нельзя перестать смотреть. вот он и смотрит, как зачарованный - и только через силу заставляет себя отвести взгляд.

“нельзя. это - не живой. это такая же тварь, как все здесь. как… и я.”

- не смей меня так называть, человек, - его губы снова кривятся в больной, злой усмешке. - никогда. и если ждешь, что я тебя поблагодарю - не надейся.

пока Он не слышит. пока Его взор не обращен сюда…

- рано или поздно - но вы меня не удержите. ни ты, ни Он. нет таких цепей, которые нельзя разбить. ясно? ясно тебе, человек?

Отредактировано Koltira Deathweaver (2019-10-23 17:14:03)

“это не так, - хочет сказать он. - не так. мой брат мертв. окончательно. вы не дотянулись до него. не смогли. иначе… я бы знал.”

знал бы. голос сказал бы ему - о, Он не упустил бы случая затянуть петлю еще крепче, еще надежнее. или… Он не спешит, затаился, ждет до поры, и когда придет время...

“я бы знал, - отчаянно думает он. - я бы знал.”

“ничего бы ты не знал, - это снова не тот голос, не тот, но какая разница, если его слова ранят не меньше? - ничего. ты и себя-то почти забыл. в зеркало посмотрись - разве узнаешь?”

мертвое, молчащее сердце будто опаляет огнем - но всего на миг. потом его охватывает странное чувство  б е з р а з л и ч и я  - будто бы весь мир затягивает тонкой коркой льда, вечно нетающего льда, будто бы его мертвые глаза смотрят через это стылое стекло и видят лишь расплывчатые очертания. слова, что обращены к нему - к нему ли? - замерзают, падают и разбиваются о равнодушные камни. и ничего не остается - вечная зима, вечная метель, белое - снег, серое - небо, черное - доспехи. бесцветное - пустота.

он смотрит туда, где за плечом его смерти падает, падает, падает бесконечный снег. белое-серое-черное. кажется, можно веками не отводить взгляда, так и стоять каменной статуей - стать таким же, как горгульи Его Цитадели. вечно застывшие - срывающиеся с места лишь по Его приказу. никто ему не позволит. он - не горгулья. он - ценнее. полезнее. ледяной клинок, убивающий по слову Его и во славу Его.

такой же, как и тот, что зовет себя - его братом.

тот, что не позволяет ему уйти - проклятье, раз за разом - встает у него на пути.

тот, кого он называет - смерть моя, смерть.

он с трудом - с усилием - отводит взгляд от бесконечной снежной круговерти. и смотрит теперь - в глаза, все так же светящиеся холодным мертвым огнем. пустые. равнодушные. глаза чудовища, равнодушного ко всему, кроме Его воли…

он вдруг понимает - и ему становится смешно. он улыбается - белая глина снова трескается, когда уже разобьется.

- это Его приказ, да? - спрашивает он. - и что с тобой будет, если ты его не исполнишь? Он велит обратить тебя в вурдалака? страшно, да?

в первый миг он не верит тому, что слышит. в первый миг он думает - это ложь. не мог этот человек - это чудовище - действовать без Его слова, без Его приказа. не мог. он же шагу без приказа не ступит, нет. он знает это получше прочих - тогда, давно, так давно, что стерлось все, пеплом и пылью развеялось, снегом укрылось, человек - ч у д о в и щ е - такой же, как я теперь - мог отступить, но не отступил. выбрал. единожды и навсегда - выбрал. разве стал бы он - без приказа - тратить время на то, чтобы…

на то, чтобы…

и - зачем бы?

но рассыпанные кусочки смальты - черная, белая, серая - собираются, складываются один к одному, и нельзя остановиться, нельзя сказать себе - не думай, забудь. он смотрит - и не может перестать смотреть, не может отвести взгляд.

его смерть не лжет.

здесь и сейчас - не лжет.

на краткий - обманчивый - миг он отчего-то чувствует себя снова живым. будто бы он может по-настоящему ощущать и холодный ветер, и колючий мороз - и этот незримый огонь в груди. это не так. это морок - этого не может быть. мертвые ничего не чувствуют. опусти руку в пламя - она обуглится, а ты не ощутишь ничего. все это - только обман. и кто обманывает тебя - как ни ты сам?

он опускает ресницы. на них намерз лед - он не чувствует это, но знает - будто слезы, которых больше нет и не будет никогда, застыли под морозным дыханием здешней земли. нет, не земли - неба, слишком высоко возносятся черные башни Цитадели, пронзающие серые облака.

- твои, - тихим эхом повторяет он, и слово падает в снежную круговерть, исчезает навсегда. - твои… вот как.

он мог бы сказать - “вот радость твоему хозяину от того, что ты так верно Ему служишь”. мог бы сказать - “Он непременно наградит тебя за преданность Его делу”. мог бы - но не говорит. нет смысла в этих словах - здесь и сейчас.

- так вот чего ты хочешь. договорить, - и еще одно слово катится, тает, пропадает, не возвращается. - изволь…

и он открывает глаза - резко. и взгляд его - острее ледяного клинка. он не двигается с места - но на краткий миг ему чудится, будто он делает шаг - один-единственный шаг - он умеет так, сам не помнит, откуда и почему, и…  - оказываясь лицом к лицу со смертью своей. совсем близко. совсем, как…

...как тогда - когда мир дрогнул и померк.

- а что потом? что будет - потом? ты отпустишь меня? дашь мне уйти? на-ко-нец-то?

- вот как, - зачем-то повторяет он. даже не эхом - отзвуком эха. вот как. “убьешь меня” - слова звенят под потолком, шуршат в углах, и кажется, что и ветер подхватывает их, повторяет, переиначивает, прячет в лохмотья серых облаков, уносит с собой. “убьеш-ш-шь меня, - шепчет Байфрост за спиной. - убьеш-ш-шь.” клинку нравится звучание этого слова - и его смысл.

“он не ждет удара - сейчас.” эта мысль обжигает ледяным холодом - таким, который бывает только у подножия Его трона, там, где вечно плачет нездешняя метель - и опаляет невозможным, непредставимым огнем. это так просто - сейчас. хотя бы попытаться. хотя бы… может быть, в этом бою - в этом смертельном танце на краю пропасти - окончательно убьют вовсе не того, кто… может такое быть? может.  или - все-таки наоборот. и человек - ч у д о в и щ е - перестанет быть навсегда. или до тех пор, пока некроманты не вернут его к не-жизни. но тогда будет время на то, чтобы…

он молчит. он думает о том, что “навсегда” - очень страшное слово. навсегда. никогда. навсегда. никогда. слова путаются, смешиваются, теряют свое значение, становятся пустыми и звонкими, как…  как - что?

“убьешь.”

“убить”.

“окончательно”.

“чтоб перестал быть навсегда.”

“ни-ког-да больше не…”

Байфрост поет за плечом - он чует близкую схватку. он чует кровь - пусть не-живую, черную, медленную, но кровь - и силу, пусть и силу не-жизни. он рад и тому. больше того - не это ли зачарованный клинок любит больше всего? приносить Последнюю - окончательную - смерть тем, кто уже однажды - или не однажды - был вырван из ее холодных цепких объятий. да. о, да. Байфрост будто слышит его мысли - разве это не так? - и смеется. ему радостно. он ждет.

но он не касается рукояти меча. тот остается в ножнах за спиной - остается в своем голодном предвкушении, не зная еще, что - нет, не сейчас, не сегодня, нет. он думает об этом - и будто слышит тихий разочарованный вздох. клинку жаль. клинок надеялся. но заколдованный металл умеет ждать.

шаг.

он делает шаг, и еще один.

ему отчего-то приходит в голову, что второй сейчас должен отступить назад, а потом повернуться вокруг своей оси, и протянуть руку, а потом… что - потом? откуда он это помнит? неважно. не-важ-но. или важно? потом. он смотрит - снизу вверх -  глаза в глаза - так, как никогда раньше - так, как никогда больше. мир вздрагивает и обращается в хрусталь - страшно тронуть, рассыплется, разлетится, перестанет быть навсегда.

и он хочет спросить: “зачем?” но  спрашивает - не отводя взгляда - совсем другое.

одно-единственное:

- за что?