Нежно-зеленая дымка клубится на самом краю зрения. Малфуриону кажется, что туманы Сна теперь всегда сопровождают его, да что там - ему кажется, что нет никакого перехода из сна в явь, есть лишь переход из Сна в Сон. Теперь он знает, как на самом деле тонка эта грань, как легко ее переступить - и как легко забыть обо всем в удивительном мире, полном зелени и света, в мире, который нуждается в защите едва ли не больше, чем мир настоящий. Не так - они ведь оба настоящие, правда? Он уходит надолго - и не может сказать, сколько пробыл там… и не знает, когда окончательно потеряет счет времени. Шан’до Кенарий, лесной лорд, не раз предостерегал его, да и сам он говорил о том же своим ученикам: “Нельзя, нельзя, нужно быть осторожнее, если не хочешь провести вечность, блуждая по зеленым холмам” - и он надеется, что у него получится заметить, спохватиться, вернуться вовремя.

“Сколько (тысяч) лет прошло?” - не спрашивает он.

“Что произошло за эти годы (века)?” - не спрашивает он.

“Я опоздал,” - не думает он.

Травы ложатся ему под ноги мягким ковром, ветви деревьев касаются плеч, шелестят серебристо-зелеными листьями, шепчут - здравствуй. И лес будто расступается перед ним, открывая - указывая - дорогу.  Он поднимает голову, подставляя лицо солнечным лучам, и вспоминает, как в серебристых глазах Тирандэ таился тихий невысказанный упрек, и думает -  что бы она сказала, если б узнала, куда он собирается спускаться, с кем он собирается говорить? Наверное, покачала бы головой - нет, она не стала бы спорить и убеждать, но про себя посчитала бы все это пустой, бессмысленной тратой времени. “Предатель…” - сказала бы она, и это одно-единственное слово рухнуло бы, как плита, накрывающая гробницу. “Предатель таковым и останется”, “Предатель не откажется от…” Он уверен (уверен ли?) в обратном - но разделишь ли уверенность на двоих? Особенно если и прочее делить-то не очень-то получается.

Его путь ведет - под землю. Он помнит дорогу - будто бы все это было только вчера. Для него и было - вчера, разве нет? Это паршивое оправдание - да и не оправдание вовсе. А подземные своды опускаются все ниже - или ему так кажется после солнечного леса, после синего неба над головой? - и чем дальше он уходит по бесконечным, бесчисленным переходам, тем яснее он понимает, что не знает -  о чем говорить. Все слова, приходящие на ум, кажутся сухими палыми листьями.

“Мне жаль, что все вышло так” - летит, кружится, исчезает, не долетев до земли.

”Я скучаю,” - падает, падает, рассыпается в прах, в пыль.

“Я люблю тебя,” - ветер подхватывает и уносит далеко-далеко.

Здесь, под землей, душно, тяжело, так непривычно-тяжело, что ему хочется передумать и уйти. Вернуться обратно - к небу и солнцу. Будет ли польза от того, что он здесь? Будет ли от этого - хоть что-то? У него нет ответа. Нет, нет, это было бы ложью - ответ есть, и он ему не нравится. Ему чудится, что идти становится тяжелее, будто ноги увязают в невидимом песке.

“Приходил ли кто-то до меня?” - спрашивает он себя и сам же отвечает: “Нет, вряд ли.” Ему бы рассказали о том - первым же делом. Он бы знал. Наверное...

Наверное.

Когда двери распахиваются, когда молчаливые Стражи, склоняя головы, отступают с дороги, не спрашивая ни-че-го, он медлит - немного, недолго, но все же медлит. Но не поворачивает назад - переступает порог, и слышит, как створки с легким шуршанием сходятся за его спиной. И наступает тишина. Здесь так тихо. Так тихо. Так...

Магическая клетка тускло светится, пульсирует силой - и внутри нее горит, не угасает огонь жизни. Мечется, дрожит, бьется, словно на сильном ветру, но не гаснет. И потолок опускается еще ниже, и дышать становится еще тяжелее. Больнее.

- Брат, - с трудом выговаривает он, будто бы отвык, разучился. И это слово - такое простое, такое привычное раньше - падает, как камень, отзывается эхом в углах, под потолком, катится и исчезает в темноте.

“Брат мой.”

“Я здесь.”

Отредактировано Malfurion Stormrage (2019-11-15 15:47:26)

Брат поднимается, смотрит и молчит, а потом - смеется. Сухим, злым, больным смехом - называй все своими именами - смехом безумца. “Да он же сошел с ума, здесь, в темноте и пустоте, сколько же лет прошло, это неудиви…” - мысли в голове мечутся стаей светляков, вспыхивают и исчезают, и вспыхивают снова, и ни одну из них он не успевает додумать до конца. Ему кажется, что темнота сгущается, становится плотнее, и в ней тает мерцание силовых линий клетки, тихое свечение охранных рун - в ней тает все. И он молчит, не всматриваясь в клубящийся мрак, взгляд его прикован к лицу брата - искаженному, изломанному, на котором проклятым зеленым огнем горят глаза,  нет, не глаза, то, что у него теперь вместо глаз. И это жуткое чудовище, запертое в клетке, совсем непохоже на того, кто…

“Он - мой брат,” - он цепляется за эту мысль так отчаянно, словно боится забыть, потерять ее во мраке и тишине, нарушаемой лишь безумным смехом чудовища.

“Он - чудовище, - эта мысль беспощадна, жестока, она бьет под сердце изо всей силы. - Чудовище. Он сам виновен в том, что…”

“Он - мой брат. Разве я…”

“Разве я - я-как-я-есть - откажусь от него?”

“Я уже отказался.”

“Нет, еще не…”

И он договаривает про себя, не отводя глаз, заставляя себя смотреть на то, во что превратился (еще нет?) его брат, собираясь с силами так, как никогда раньше: “Еще не поздно. Если он не обезумел окончательно - еще не поздно.” И он делает шаг. И еще один. И еще. Так, что силовые линии мерцают у самого его лица. Руны обеспокоенно мерцают, но и только. Они не выпустят только Предателя, вспоминает он, только Предателя… только Иллидана. Ему же… ему не нравится ощущение магии, но это не боль, не мучения, нет.

Но - пока - он не переступает черту.  Ему не страшно - нет, не так, не так, ему страшно - но не за себя. Он - всегда - боялся, что брат причинит вред кому-то еще, но ему - ему - нет. Никогда.
Или нет.

Или да.

В темноте много вопросов и мало ответов.

- Иллидан? - говорить тяжело и почти больно, называть это имя здесь, во мраке, еще больнее. - Ты… ты меня не помнишь? Не узнаешь?

Сперва он не понимает, о чем говорит брат, к чему все это, зачем. Король? Двор? Манеры? Ему приходится еще раз перебрать услышанное, отделить слова друг от друга, рассмотреть каждое по отдельности, собрать заново - так собирают ожерелье из бусин, одну к одной. И он все равно ничего не понимает - будто брат говорит на неизвестном ему языке.

- Ты что, с ума сошел?! - простые слова, такие странные, такие неуместные здесь, срываются с губ раньше, чем он успевает собраться с мыслями и подумать, что и как будет лучше сказать. Такое можно было сказать тогда, давно, если б речь зашла о какой-то глупости, ерунде, о том, что брат собирается снова влезть в зачарованные подземелья, где мерцают негасимым светом лей-линии. Такое нельзя говорить в этом месте, где действительно сойти с ума - проще простого, где и живой голос звучит пугающе, дико, неправильно.

...где ускользает само значение слов, где они либо умирают, не родившись, либо осыпаются пеплом на каменный пол, теряя суть и смысл.

...где его брат провел - сколько лет? И - сколько - проведет - еще?

Он всматривается в лицо по ту сторону мерцающих прутьев клетки, словно смотрится в зеркало. Искаженное, разбитое, кривое зеркало - которое все еще отражает правду. Он боится услышать - понять - ответ на свой вопрос. Боится того, что брат и впрямь сошел с ума - и никогда больше не вернется к собственному разуму. Никогда не станет - собой. Собой-прежним он не станет и так, но...  Малфурион не знает, что должно прозвучать после этого “но”. На этом все обрывается. Он смотрит в глаза, горящие зеленым пламенем Скверны - и не может по ним ничего прочесть. В них нет никакого выражения, ничего нет, только жгучий жуткий огонь. И по лицу ничего не понять, и по словам.

“Великий Малфурион, спаситель мира”, как же. Смех смотреть. Ему тоже хочется смеяться - так же безумно, как брат только что. Он чувствует себя невыносимо беспомощно и не знает, что сделать, чтоб это исправить.

- Я не… - начинает он, и слова кажутся ему - вновь - песком и пеплом. - У ночных эльфов нет никакого короля. И королевы тоже нет. И нет двора. С кем ты меня путаешь? Кто мерещится тебе на месте меня? Это… я. Просто я. Где я - а где корона и прочее такое...

И тут он отчего-то представляет себе недоброй памяти королеву Азшару, и ее струящиеся, текучие наряды, почти не прикрывающие тело, и, не удержавшись, фыркает - если он померещится кому-то в таком виде, то можно сойти с ума еще раз, слишком уж впечатляющим будет зрелище.

- Прости, я… подумал про все те тряпки, что носила королева, и если королю положено носить что-то такое же, то… Я бред какой-то несу. Прости.

В воздухе - в этом отсутствии воздуха - внезапно, остро и резко пахнет кровью. Он не понимает - откуда, что… или этот морок, наведенный самим этим местом, самой этой… темницей. Что угодно может почудиться здесь, в глубинах земли, так далеко от неба и леса, от настоящего живого мира, здесь, в этой подземной могиле. И сердце сжимается так, что становится больно - что там дышать, даже смотреть.

Каждый день.

Каждый день он - здесь.

Каждый день - каждую вечность - он здесь.

Брат еще может смеяться - вероятно, в тот единственный миг, когда он может забыть все то, что было. В тот единственный миг, когда они оба могут о том забыть. И потом вспомнить - и от этого станет больнее вдвойне, нет, в сотни, в тысячи раз. Но - это - ничего - не - изменит. Ничего - уже - не - изменится. Ничего - уже - не - вернется. Пожалуй, ему нужно - ему дОлжно сейчас - ответить: “Нет, больше ничего” и уйти. Оставить здесь того, кто никогда не покинет этой темницы. Оставить здесь того, кто заслужил свое заточение. Оставить - и никогда больше не вспоминать о нем. “Нет, больше ничего”, - это же так просто сказать. Пустые, ничего не значащие слова - как сухие листья. Они будут кружиться, кружиться, потом упадут и рассыплются прахом, и ничего не останется.

Глаза брата горят зеленым огнем, яростным, негаснущим зеленым огнем. Кажется, еще немного - и это голодное пламя выплеснется, испепелит и его самого, и всех, кто окажется рядом. Это не страшно, нет - это невыносимо горько и больно. И хочется смотреть в сторону - хоть бы на корни, изрывшие стены темницы, на чуть заметно мерцающие в полумраке прутья магической клетки, на руны, на…

Малфурион не отводит взгляда. Он смотрит на брата, он не говорит ничего - ничего из того, что стоило бы сказать.

“Что еще?” - “Я люблю тебя.”

“Что еще?” - “Я тоскую по тебе.”

“Что еще?” - “Мне так жаль.”

“Что еще?”

“Я уйду и не вернусь больше.”

“Что еще?”

“Ты это заслужил.”

“Что еще?”

“Что?”

Если он скажет: “Я пришел не за этим?” - поверят ли ему? Нет. Он и сам не поверил бы себе, если бы - какой-то странный, неведомый, непонятный поворот судьбы привел бы его, а не брата, в эту клетку. Разве он сам не хотел бы не верить ничему? Ему кажется, будто он смотрится в кривое зеркало - из глубины которого на него глядит, зло смеясь, чужое-свое лицо, и оно меняется, плывет, становится то совсем узнаваемым, то вовсе незнакомым.

Наверное, это должно пугать.

Наверное…

“Я должен уйти”, думает он - и говорит:

- Я… я пришел к тебе, - слова падают, как тяжелые камни - в черную воду, слова тают в воздухе - отсутствии воздуха - темницы, но прежде чем растаять, они все-таки звучат, и он договаривает, уже понимая, что же на самом деле должен сказать и сделать, и все те ответы, что приходили ему в голову раньше, исчезают без следа, будто бы их никогда не было, - я пришел за тобой.

Отредактировано Malfurion Stormrage (2020-01-10 17:47:01)